Владимир Семанов - Из жизни императрицы Цыси. 1835–1908
Гуйсяну было тогда уже восемнадцать — на год больше, чем Орхидее, однако он уродился каким-то глуповатым. Услышав приказ матери, он весь покраснел от волнения и пролепетал, что не умеет закладывать вещи. Обычно в ломбард ходила сама Тун Цзя, и сейчас она не решалась оставлять мужа одного.
— Эх, глупый мальчик! — вздохнула женщина. — Такого пустяка сделать не можешь! На кого же мне опираться?
Она заплакала. Орхидея, сидевшая рядом, пожалела мать, молча встала и, взяв позолоченные цветы, вышла.
У хозяина ломбарда перехватило дыхание при виде такой красивой девушки. Разинув рот и вытаращив глаза, он долго смотрел поверх своих старческих очков на ее розовое личико и наконец вымолвил:
— Прелестная барышня, сколько вы хотите за эти украшения?
— Сколько дадите, — ответила Орхидея, недовольная тем, что своим разглядыванием он заставил ее краснеть.
— Десяти лянов довольно будет?
Услышав эту цену, девушка чуть не рассмеялась, потому что такие цветы стоили не больше двух-трех лянов, но все же кивнула, не желая вступать в дальнейшие разговоры. Она не поняла, что бедный хозяин ломбарда, ослепленный ее красотой, принял позолоченные цветы за золотые и, против обыкновения, даже забыл проверить товар.
С десятью лянами в руках она вернулась домой, потом сходила за врачом, однако тот, пощупав пульс больного, сокрушенно покачал головой:
— Поздно! Чахотка в последней стадии. Вам остается только похороны ему готовить!
Тун Цзя показалось, будто ее ударили в самое темя. Она думала о том, что ей делать на чужбине со своей семьей, где жить, на что хоронить мужа. Как раз в это время больной, лежавший на постели, начал задыхаться. Жена и дети бросились к нему, заплакали, но было поздно: не прошло и четверти часа, как глаза Хоя закатились, ноги дернулись и он умер».
Согласно другим источникам, отец Орхидеи умер не дома, а в тюрьме, посаженный туда за взяточничество, и Цыси всю жизнь старалась скрыть это — не только потому, что беспокоилась об имени отца, но и потому, что хотела избежать лишних аналогий с собственным, еще большим корыстолюбием. Во всяком случае, рассказ Сюй Сяотяня о взяточничестве Хой Чжэна не противоречит историческим данным, как часто бывает в старых китайских романах. Это относится и к сцене с чиновником, который по ошибке преподнес семье Орхидеи крупную сумму денег. Тот же эпизод, хотя и в несколько ином звучании, приводится в книге Юй Жунлин:
«После смерти Хой Чжэна семья Цыси обеднела. Его вдова осталась с пятью детьми на руках и лишь благодаря друзьям на простой лодке перебралась в Пекин. Когда они доплыли до уездного города Тунчжоу, рядом с ними причалила еще одна траурная лодка. Какой-то тунчжоуский чиновник послал на эту лодку слугу с сотней серебряных лянов[10] для жертвоприношения, но слуга ошибся и отдал деньги матери Цыси. Узнав об ошибке, чиновник постеснялся требовать серебро назад, а послал еще сто лянов — своим знакомым. Мало того, он сам явился засвидетельствовать соболезнование вдове Хой Чжэна. Цыси и ее мать были очень растроганы этим и сохранили его визитную карточку.
Впоследствии, когда Цыси стала „править из-за опущенной занавески“,[11] она разузнала, где служит облагодетельствовавший их чиновник, и заявила на Государственном совете:
— Этот человек очень талантлив, его необходимо повысить!
С тех пор чиновнику в паруса задул попутный ветер и он дослужился до губернатора. Он и сам удивлялся, почему его все время повышают, но причину узнал лишь тогда, когда выяснил, что Великая императрица — дочь той самой женщины, которой он по ошибке преподнес серебро».
Известно и имя удачливого чиновника — У Тан. Почти тогда же, когда он познакомился с семьей Цыси, он участвовал в жестоком подавлении восстаний так называемых факельщиков и тайпинов. За это, а не только за помощь будущей императрице его произвели в начальники округа, области и наконец в губернаторы.
Многие авторы подчеркивают, что У Тан вовсе не был пригоден для губернаторства, что специальные цензоры отговаривали Цыси от возвышения карьериста, потом неоднократно уличали его в злоупотреблениях, но она не обращала внимания на жалобы. Его поступок с серебром тоже, вероятно, был продиктован не благородством или стеснительностью, как утверждает Юй Жунлин. В некоторых источниках сообщается, что вначале У Тан разгневался и хотел отобрать деньги у Орхидеи, но помощник сказал ему, что Орхидея — это красивая маньчжурка, которая едет во дворец и, возможно, станет императорской наложницей. Иными словами, чиновником здесь скорее всего руководил далеко идущий расчет, а императрицей — желание одарить за личную услугу государственными средствами.
Эпизод с У Таном, который сделал неправедную карьеру, иногда считают выдумкой противников Цыси и утверждают, будто, когда умер ее отец, Орхидее было всего три года. А в действительности ее семья совершила траурное путешествие на север в 1852 году, когда Цыси было уже семнадцать лет. Перед нами типичный случай того, как защитникам императрицы впору защищать самих себя.
В романе Сюй Сяотяня и в пьесе Коллиса истории с получением денег придана любовная окраска. Вот это безусловно могло быть придумано писателями, как и неудачное покушение на Орхидею, которое у Сюй Сяотяня совершает приказчик чайной лавки. Наверное, романист хотел оттенить привлекательность девушки, а также ее расчетливость (позднее, перед императором Сяньфэном, она не противилась в аналогичной ситуации).
Столь же гипотетической представляется версия о том, что до отъезда на север Орхидея была просватана за молодого стражника Жун Лу, но соблазнилась возможностью стать императорской наложницей. Последний мотив для Цыси был бы достаточно естественным, любовные истории у нее тоже случались многократно, однако, по мнению некоторых исследователей, Жун Лу был ее двоюродным или троюродным племянником, так что матримониальные отношения между ними были невозможны. Упомянутая версия возникла, вероятно, потому, что она помогала объяснить связь Цыси с Жун Лу в более позднее время.
Итак, Орхидея отправилась на север и для того, чтобы сопровождать тело отца-чиновника в столицу, как требовала конфуцианская традиция, и для того, чтобы не отрываться от матери, и, возможно, для того, чтобы осуществить свои честолюбивые мечты. Была и еще одна причина: желание спастись от тайпинского восстания, которое уже два года бушевало в южных и центральных районах страны. Этот факт лишний раз свидетельствует о том, как порою неожиданно, но почти неизбежно была связана жизнь Цыси с крупнейшими событиями в истории Китая второй половины XIX — начала XX веков.
ОРХИДЕЯ ПОПАДАЕТ ВО ДВОРЕЦ
В январе 1853 года, на третьем году правления императора Сяньфэна (Всеобщее процветание), когда тайпины уже захватили значительную часть Китая, двор внезапно объявил — по-видимому, для того, чтобы отвлечь внимание от государственных неурядиц — о наборе красивых маньчжурок в императорские наложницы. При средневековых китайских дворах иногда бывало до трех тысяч наложниц; маньчжуры сочли, что достаточно семидесяти, но соблюдали это правило довольно редко. К тому же в распоряжении императора всегда находилось около двух тысяч служанок, обязанных исполнять любые его желания.
Сяньфэн был лишь четвертым сыном императора Даогуана, однако все трое его старших братьев умерли, поэтому он и стал наследником. Жена Сяньфэна тоже вскоре умерла, но у него была главная наложница — Цыань (Милостивая и спокойная) из рода Нюгуру, которую он сделал императрицей. Процедура выбора императорских жен и наложниц была весьма своеобразной, на ней стоит остановиться подробнее. Известно, что в маньчжурском Китае существовало девять чиновничьих рангов, среди которых девятый считался самым низшим. Так вот в упомянутой процедуре, по обычаю цинского двора, участвовали исключительно маньчжурки — дочери восьмизнаменных чиновников высших рангов. Из этих девушек князья и высокие сановники отбирали только тех, у которых восемь иероглифов, обозначающих даты рождения, считались благоприятными. Управление двора обучало счастливиц всевозможным церемониям, и лишь потом отобранные допускались пред монаршие очи.
Родственницы императорской фамилии не могли быть, кандидатками — вероятно потому, что это создавало опасность кровосмесительства. Китаянок тоже, как правило, не принимали, но по другой причине: маньчжуры боялись покушений со стороны представительниц порабощенного народа. И все же китаянки попадали во дворец — в качестве служанок, а порою и в роли наложниц. Поскольку жизнь последних была не всегда сладка, некоторые маньчжурские аристократы, чтобы избавиться от повинности, слегка уродовали своих дочерей или представляли вместо них бедных молодых китаянок, купленных специально для этого.
